Грэм Джойс - Как бы волшебная сказка
– Хорошо, но не надо больше вопросов.
– А тебе не кажется, что для вопросов самое время? Ты понимаешь, что мы должны известить полицию?
Тара встревоженно взглянула на него:
– Это действительно необходимо?
– Еще бы, конечно необходимо! – закричал Питер.
Он объяснил ей, что произошло после того, как она исчезла из их жизни двадцать лет назад. Объяснил, как все боялись самого худшего, – боялись, что ее похитили или убили. Что были организованы обширные поиски. Что соседи и друзья вместе с огромным отрядом полиции искали ее в Аутвудсе и везде, куда, как им казалось, она могла уйти. Что ее фотография появилась во всех местных и некоторых центральных газетах; что ее показали по общенациональному телевидению; что всех склонных к сексуальным преступлениям притащили в полицию для взятия отпечатков пальцев и допросов; что ни одной улики не обнаружили, ни волоска с ее головы; что поиски в конце концов прекратили; что ее мать и отец были убиты горем и так до сих пор не оправились; что он и ее тогдашний приятель Ричи, на которого самого пала тень подозрения, продолжали прочесывать местность месяцы и даже годы после случившегося.
– Водолазы обшаривали пруды и озера, Тара. Это продолжалось целыми днями. Неделями. Да, даже спустя столько времени, думаю, мы должны поставить полицию в известность, не считаешь?
Тара слушала его с мертвенно-бледным лицом.
Внезапно Мэри вскочила с дивана, пузырь со льдом соскользнул на пол.
– Прекрати! Прекрати! Все, что я знаю, – это что Тара вернулась домой на Рождество, это чудо, и я не хочу больше никаких разговоров об этом! Питер, ты можешь остаться и радоваться вместе с нами или убираться к своей семье. И кончим на этом. – С этими словами она рухнула обратно на диван.
– Тебе не надо уходить, – мягко сказала Тара. – Это я должна уйти.
– Нет, – возразил Питер. – Просто…
Он не хотел говорить ничего больше, не в силах придумать, что бы такого сказать, что не было бы воспринято как прямое осуждение возмутительного и до сих пор не объясненного поступка сестры. Он заставил себя встать:
– Слушайте. Мне нужно возвращаться. Дети. Рождество. Может, ты позже познакомишься с ними. Завтра. Что скажешь, пап, не хочешь завтра привезти Тару к нам?
– Хорошая идея. Ты не против, Мэри?
Никто не был против; не против потому, что это позволяло Питеру уйти сейчас.
Питер направился к двери, Тара последовала за ним. Она снова крепко обняла его и, стоя спиной к Деллу и Мэри, искоса посмотрела на него, будто давая понять, что хочет сказать ему что-то, не предназначенное для родительских ушей.
Он пожелал родителям счастливого Рождества. Потом грустно посмотрел на сестру:
– Счастливого Рождества, Тара!
– Боже мой! Счастливого Рождества, Питер!
3
Чтобы читать сказку, надо отождествлять себя с нею.
У. Х. Оден[3]Уже начало смеркаться, когда Питер вошел в свою хибару. Дверь, разбухшую от сырости, по-прежнему заедало. С этим надо было что-то делать. Вот только он недавно уже разбирался с дверными петлями, из-за чего дверь теперь и заедало. Одно тянет за собой другое, обычно говорили у Мартинов.
Что бы там ни происходило с Тарой, Питер всегда с удовольствием возвращался к себе, к кутерьме детей и собак, в дом, разваливающийся и постоянно находящий новые способы требовать починки. Ему нравилось видеть Джека и девочек, которые увлеченно возились на ковре с игрушками, какие занимали или волновали их в данный момент. Он, в отличие от Женевьевы, всегда спокойно воспринимал кавардак, который устраивали дети. Но Жен была его избавительницей. Творцом его спасения.
Он отворил дверь в гостиную, и все подняли головы, оторвавшись от своих занятий. Жен с большими карими глазами и веснушчатым лицом, обрамленным непослушными темными кудрями; девочки, которые все были ее копии; собаки. Потом собаки вновь положили головы на ковер.
– Ну что, видел ее? – спросила Жен.
– Джек подстрелил крысу, – объявила Джози.
Питер движением головы показал Женевьеве, чтобы она вышла на кухню. Та встала.
– Вы собираетесь говорить о твоей сестре? – спросила Эмбер.
– Ага, – ответил Питер.
– Можно нам послушать?
– Не.
– Почему?
– Ну, знаешь… Жен, объясни, почему им нельзя послушать.
– Это больная тема для отца, – объявила Женевьева. – Он все расскажет вам о тете Таре после того, как поболтает со мной.
– А мы подслушаем у двери, – сообразила Эмбер.
– Ухо заболит, – откликнулся Питер. – Если подслушивать то, что не положено.
– Чушь, – сказала Зои. – Не обращай внимания на папу.
Женевьева закрыла за собой дверь и вышла с Питером на кухню. Они сели к столу, и она взяла его за руку:
– У тебя такой вид, будто ты увидел призрака.
– Мать и отец. Они сидят так, словно ни черта не случилось. Мы все думали, что ее уже нет в живых, а она заявляется через двадцать лет, и они: о, привет, выпей чаю с имбирным кексом.
– Они, наверно, потрясены, Питер. Она что-нибудь сказала?
Дверь во двор распахнулась, и с облаком холодного воздуха в кухню ворвался Джек:
– Я крысу подстрелил!
– Молодец!
– Хочешь посмотреть?
– Нет. Я тебе верю.
Джек выглядел разочарованным:
– Здоровенная.
– Ты заходишь или нет? – спросила мать. – В любом случае закрой дверь. Или сюда, или обратно.
– Захожу. Я замерз.
– Где сейчас крыса? – спросила Женевьева.
– Валяется на траве.
– Брось ее в мусорный бак.
– Я хотел подвесить ее снаружи. Знаешь, как у полицейских доска с фотографиями преступников.
– Ни в коем случае! Брось ее в бак.
– Что, брать ее голыми руками? Не хочу.
– Просто возьми ее за хвост, – сказал Питер, – и швырни в бак. Ты убил, ты и убирай.
Джек из обычного упрямства помедлил несколько секунд, прежде чем выйти убрать дохлую крысу. Питер закрыл за ним дверь.
– Ну что? – спросила Женевьева.
– Сказала, что путешествовала.
– Где путешествовала?
– Да выдумывает она все.
Вернулся Джек и, направившись к раковине, устроил целое представление: бесконечно намыливал руки и тер их под струей горячей воды, пока они не заблестели. Родители молча ждали, когда он закончит. Питер с силой захлопнул дверь от уличного холода.
– Ты что, в хлеву родился, тебя не учили закрывать за собой дверь, Джек?
Джек заблеял по-овечьи.
Женевьеве надоело ждать, когда Джек уйдет:
– Почему ты так думаешь?
– Поймал ее на парочке деталей.
– Вы это о ком? – спросил Джек, вытирая руки посудным полотенцем.
– Пользуйся полотенцем для рук, – сказала Женевьева.
– Почему?
– Потому что только что брал крысу. И посмотри, какую ты грязь оставил на полотенце.
– Джек, позволь мне минутку поговорить с твоей матерью, ладно?
– О нашей так называемой тете Таре?
– Да, а теперь проваливай! И сними, к черту, обувь, прежде чем входить в гостиную.
– Ты ее правда видел?
– Джек!!!
Когда они избавились от Джека, Женевьева спросила, как Тара объяснила свое исчезновение.
– Никак. Мне не дали расспросить ее. Завтра они придут. Все трое.
– Черт! – Женевьева обвела взглядом кухню. – Придется прибраться тут перед их приходом. Подумать только!
Питер открыл было рот, чтобы сказать свое веское слово, но снова открылась дверь. Теперь это была Зои:
– Собаку стошнило.
На второй день Рождества, в день подарков, все дружно, поскольку в полдень ожидалось прибытие Делла, Мэри и Тары, устроили, как говорится, аврал, пытаясь навести в доме некоторое подобие порядка. То есть дети хватали валявшиеся не на месте вещи и перекладывали в другое ненадлежащее место. В результате куча рождественских игрушек переместилась под диван или к окнам, за шторы, и это они называли уборкой. Женевьева спокойно наблюдала, тогда как Питер ворчал; Зои пылесосила, Эмбер вертелась вокруг нее; Джек складывал игрушки в коробки, Джози снова вытаскивала их.
И все из-за того, что Тара вернулась домой. Замешательство и негодование Питера росли с каждой минутой.
Женевьева никогда не видела Тару. Они с Питером прожили вместе уже три года, когда он впервые упомянул, что у него есть сестра. Тара была на два года младше Питера и обожала старшего брата. Тот, в свою очередь, всегда защищал ее, и в детстве они были близки, как мелкий шрифт на втором листе контракта. Затем, когда Питеру было восемнадцать, Тара однажды летом исчезла из его жизни.
Когда он рассказал Женевьеве, что случилось с сестрой и как они решили, что ее больше нет в живых – возможно, какой-нибудь сексуальный маньяк или психопат похитил ее, а потом закопал тело в тайном месте, – она быстро поняла, какой тяжкий камень лежит у него на душе, что этого случая было почти достаточно, но не совсем, чтобы убить в нем все чувства. Иногда он мимоходом упоминал о Таре, и Женевьева всегда слушала спокойно, когда он заговаривал о ней, зная, что даже имя сестры было задвижкой в плотине боли, которая должна была бы вырываться наружу, но никогда не вырывалась.
